Дозорные на городских стенах не видели мертвых. Хотя армия мертвецов была всего в двух милях и маршировала к городу, в набат никто не бил. Часовые ёжились в чешуйчатых доспехах на парапетах замка Уотердип. Они сгрудились вокруг зачарованных факелов, которых не мог потушить никакой ветер, кляли зимнюю погоду, но крик не поднимали. Ну разве что: «Одиннадцать и половина, все спокойно»!
Полдвенадцатого в Уотердипе, великой прибрежной метрополии. Веками отражавший атаки, сейчас город безмятежно спал. Еще полчаса до катастрофы, и скучающий сержант отвечает: «Все спокойно, продолжайте».
В тишине мертвецы продолжали шагать. Время от времени кто-то спотыкался, шаркая иссохшей ступней по каменистой тропе, сдирая похожую на бумагу плоть и царапая оголившуюся кость. Еще кого-то перекрученный позвоночник при каждом шаге заносил влево. Иногда над головами пролетала мышь-вампир, и мертвецы благоговейно смотрели ей вслед.

С Бесследного моря нагнало плотных облаков, затянувших ночное небо серой пеленой. Но пара глядящих на небо влюбленных притворялась, будто видит луну Селун.
– Разве она не прекрасна?
– Да, прекрасна. И такая… не белая по правде. Как называется такой небелый цвет?
– Хмм…
При появлении фонарщика юноша и девушка оба замолчали. Фонарщик, молодой толстяк в черной накидке и с факелом на шесте вдвое выше его роста, направился к Дому бездомных неподалеку от кладбища. По ночам уотердипский Город мертвых (т.е. некрополь, прим. пер.) в лучшем случае тускло освещен, но гробнице нищих нужны новые факелы в любой час дня и ночи. В этих бескрайних катакомбах время суток ничего не значит.
Влюбленные смотрели, как пухлый фонарщик – этот факелоносец арены, где не состязаются живые атлеты – вперевалочку идет к мавзолею. Дождавшись, когда он прошел, они обнялись и продолжили разговор, как будто их действительно интересовали слова. Одиннадцать сорок пять… осталось пятнадцать минут.
– И что же это за небелый цвет, скажи на милость?

Теперь до них всего миля, и мертвые достигли света факела. Он осветил бледную, «небелую», кожу, туго, как на барабан, натянутую на ребра, сухие, запавшие глаза, щурящиеся на свету, и зубы, чьей вечной ухмылки уже не скрывали губы или десны.
Один из пожирателей плоти сошел с ума. Он ковылял к Уотердипу от топи Мертвецов, соленого болота далеко на юге. По дороге его руки начали подергиваться, возможно от нетерпения. Маршируя вместе с остальными – посланцами смерти, зомби и щелкающими скелетами – безумный вурдалак не мог совладать с подергиванием. Он стиснул одну руку другой, да так, что когти вспороли кожу, но дрожь лишь усиливалась. Он молотил руками о поверхность скалы, оставляя следы засохшей крови, но они тряслись все сильнее.
Мили спустя конечности вурдалака тряслись, как ненормальные. Подобно умирающему животному он знал, что надежды нет, что так близко от своей цели – уже меньше мили! – он падет. Катексис случится без него.
И тогда вурдалак впал в неистовство. С инстинктивной жестокостью он рвал своих собратьев на части, хлеща по глазам, вырывая глотки и пинаясь в живот. Остальные набросились на него как шакалы, отвечая ему равной свирепостью. Вурдалака вбили в стену, и он затих.
И таково было их нетерпение, что никто из мертвых не остановился полакомиться падалью. Уже только пять минут!

– Пять минут и ни мгновением дольше. Я сказал хозяину, что вернусь к залу гильдии до полуночи. А туда идти как раз пять минут.
Влюбленные шагали, тесно прижавшись друг к другу. Склепы в Городе мертвых не могли укрыть от кусачего ветра. Парочка шла в сторону огней вокруг статуи Агхайрона.
– Жаль, что мы… ох! – юноша отпрянул назад. – Осторожнее, могила.
– Как, на кладбище? – рассмеялась девушка. – Ради богов, скорее зови стражу!
– Нет, эта и вправду выглядит свежей. Тут никогда не хоронят в земле, ведь так? И никакого знака – лишь куча земли у тропинки, как раз под деревом.
– Тогда с чего ты решил, что это могила? И даже если и так, что с того? Говорят же: «Город мертвых скрывает много секретов».
– Да, но… – юноша многие часы провел, бродя среди склепов, но для него это были всего лишь строения. Теперь же он зачаровано глядел на могилу.
– Давай, пошли, – сказала девушка, увлекая его по тропинке дальше.
Они поцеловались в свете факела у подножия памятника, и юноша решил, что его любовь никогда не ослабеет.
Две минуты до полуночи.
Влюбленные медленно шагали к воротам, выходящим на серую улицу, известную как Гробовое шествие. На тропинке перед ними, возле входа в Дом бездомных лежала матерчатая куча. Подойдя к ней, парень и девушка поняли – столь внезапно, что даже не успели испытать каких-то эмоций – что это был фонарщик, плотный парень в черной накидке.
Он лежал неподвижно, лишь грудь едва вздымалась в такт медленному дыханию. Накидка лежала с ним рядом, а факел исчез. Девушка опустилась возле него на колени.
– Нападение? – спросил юноша.
– Нет, – начала она, но, посмотрев вверх, остановилась
Из склепа клубился серый дым, густой в дверном проеме, но быстро редеющий до невидимости по мере приближения к ним. Дым просачивался сквозь стену склепа, разливался по тропинке как масло, парил на высоте безлистых деревьев, и двигался целенаправленно (слово само собой пришло девушке на ум) к воротам в город.

Из освещенных факелами туннелей под мавзолеем армии мертвых целенаправленно двигались к поверхности. Те из них, кто был способен думать, едва сдерживали свой восторг. «Сейчас! – думали они. – Сейчас, жизнь, уничтожение, отмщение, Катексис! Все именно так»!

Что-то не так, подумала девушка. Она и юноша пятились перед наползающими испарениями, и девушку грызла мысль: «Что тут не так»? И тут она поняла. Ветер дул с гавани ледяными порывами, но дым стремительно плыл к зданиям внизу, против ветра.
– Беги! – крикнула она.
Влюбленные развернулись и побежали, как будто за ними гнались драконы. Но испарения без труда накрыли их, заползая им в ноздри чуть ли не с ленцой. Едкий дым огнем ожег ноздри девушки, затем пришел ошеломляющий запах разложения. Девушка закашлялась и упала, но все еще продолжала ползти. Ее возлюбленный куда-то исчез.
Не в силах сдержать слез, девушка поняла, от чего пострадал фонарщик, и как ему удалось отползти от мавзолея. В пальцах закололо, затем она вообще перестала их чувствовать. В глазах у нее плясали огоньки, а в ушах шумело.
Затем, что хуже всего, в ее разум просочились слова, подобно тому, как в легкие просочились испарения. С ней говорили, или ей так казалось: «Эффлувий, – сказал голос. – Тебе понравилось? Это наше оружие мести. Все, кто живет, беспомощны перед его влиянием. Мы могли бы убить тебя, и все еще можем убить, так же, как всех прочих живых в Уотердипе. Но это не будет правосудием.
Теперь спи, а эффлувий обеспечит тебя кошмарами. Спи, пока мы не пробудим тебя в должный час, чтобы ты узрела свой город в руинах, разрушенный, а на месте ненаглядных городских стен щебенку. Затем ты умрешь, а мы будем жить. Таково правосудие неживых».
Девушка достигла основания статуи Агхайрона. На ее ступенях лежали люди: влюбленные, городская стража и бродяги. Вдали сквозь дым маячил монумент городским воинам, сцена героической битвы, триумфа над ордами варваров, хобгоблинов и орков. Но тут эффлувий заклубился еще гуще, затмевая девушке зрение.
Широкая яма зияла в ее разуме. И она упала в муки, худшие чем боль или онемение, муки кошмара. Последней сознательной мыслью было отчаяние. «Никто из живых не в силах бороться с этим, – подумала она. – На что же надеяться? Кто сможет нас теперь защитить»?
***
Жизнь ушла, а смерть еще не пришла. И потому ты ждешь.
Ты не ощущаешь вкуса земли, набившейся тебе в глотку. Ты едва чувствуешь опоясывающие твои пальцы влажные следы, оставленные червями. И поскольку это погребение незаживо обошлось без всякого гроба, ты не можешь пошевелиться, чтобы услышать шорох высохшей кожи о доспехи, но запаха пронизанной корнями почвы на лице тоже не чувствуешь.
Тем не менее, ты чувствуешь жизнь наверху, завидную, драгоценную жизнь! Чувствуешь легкие, частые шаги детей, медленную прогулку влюбленных, ковыляющую походку пожилых горожан. Ты алчешь жизни, пульсирующей в их венах. Даже в траве над твоей неглубокой могилой как будто бьется жизнь. А еще парят птицы, чьи жизни горят в твоем восприятии подобно светлячкам. Но тут внизу, придавленный полутонной земли, ты лежишь бездыханно – и ждешь.
В первые недели своего погребения ты приучился контролировать время. Ты ускоряешь свое восприятие, так что полет воробьев сменяется неспешным скольжением, как будто они плывут, так что у тебя есть долгие мгновения насладиться каждым ударом их сердец. Потом, замедлив восприятие, ты смотришь, как растения растут и увядают, пока солнце и луна скачут по небосводу, как четки на нитке. И все это время ты ждешь.
Однажды почва отлетела с твоей левой руки. «Воздух, это воздух»? – думаешь ты. Тебя трогают когтистые лапы – первый твой контакт с живой плотью за… за сколько? Это как удар током! Зубы вгрызаются в твою плоть, испорченную плоть, которой даже черви побрезговали бы. Это хорек!
Еще больше земли отлетает… Теперь ты можешь пошевелить рукой. Зверек заползает тебе на грудь, его сердце гремит в твоих ушах как барабан. Ускоряешь сознание, и пульс животного замедляется. И когда его лапка задрожала, как следующий за солнцем цветок, ты атакуешь!
Твои пальцы сжимаются на спутанном мехе. Хорек верещит, изворачивается, кусается, но ты чувствуешь только свое отчаяние. «Жизнь! Вот оно, сокровище, превыше всего»! – думаешь ты. Если этот дух жизни уйдет, это будет невыносимо!
И хотя ты не причинил хорьку вреда и замедлил свое время так, что день тянулся столетием, все-таки жизнь зверька покинула тебя, хотя его тело и осталось. Какая хрупкость! Когда-то и ты обладал этим сладким, хрупким даром жизни. Или, скорее, ты был его стражем, пока у тебя его не забрали.
Хорек больше не живет, но ты не в силах выпустить его. Больше никто не приходит.
В ожидании ты пускаешь свое время головокружительным галопом. Итак, думаешь ты, вот оно наконец. Темнота, удушающая близость земли, бесконечное одиночество и паралич, вечная жажда глотка воздуха – в конце концов, эти пытки обратили твой разум против самого себя. Заговорило твое подсознание! Жутковато осознавать, как легко твой дух, дисциплинированный десятилетиями великого дела, раскололся, проведя в изоляции… сколько, пять лет? Один год? Пытаешься вспомнить природу своего великого дела.
– Ты можешь меня игнорировать, – говорит хорек. – Но я не вижу, какую это принесет пользу
Это безумие! Хотя, почему бы не поддаться безумию и не поговорить с собой? Чего ради оставаться стоять половине разрушенного храма? Собираешься заговорить, но земля не пускает твой язык. Не важно, вместо слов будут мысли.
– Кто ты, – спрашиваешь.
– Всего лишь хорек.
– Как ты можешь разговаривать?
– Я и не могу. Ты просто заставляешь меня говорить в своем воображении. Полагаю, каждому нужен друг.
– Не… не могу поверить, чтобы мое воображение такое говорило. Это магия.
– Может и так, – не спорит хорек. – Может толика твоей магии просочилась в меня. А какая разница?
– Моя магия?
– Конечно. Она имитирует то, чем ты был при жизни. Ты должен бы знать, что она у тебя есть. Магия нежити.
Итак, слово прозвучало. Ты так долго гнал от себя саму мысль об этом. Как ты их ненавидел – вампиров, вурдалаков, привидений, зомби и всех прочих – самых жутких монстров, ожившие трупы, пародию на жизнь. А теперь ты лежишь в рядах их безмолвных легионов. Ты, их враг до гроба, теперь один из нежити.
Оцепенев от ужаса, пытаешься обуздать рванувшие вскачь мысли. Возможно, если замедлить восприятие, удастся избежать правды. Но нет – облака и звезды несутся по небу метеорами, но ты только оттягиваешь мучения. А самая ужасная пытка – ты не знаешь причины.
– Как это случилось? – безмолвно кричишь хорьку, или никому.
– А ты не помнишь, да?
Да, ты не помнишь. Прошлое висит там, подобно туману, кажется, чуть-чуть и схватишь. Что стерло твою память – травма смерти или нежелание твоего разума признать правду? А может причиной стало некое проклятие – то самое проклятие, что не подпускает к тебе собственную смерть. Должно быть, ты игрушка какого-то злобного божества.
Да! Божество. Был… бог! Ты служил ему. Ты был великим воином дела справедливости, паладином, известным чистотой и отвагой.
– А потом, довольно очевидно, что-то произошло, – говорит хорек.
В разочаровании ты чуть не раздавил ему череп. Воспоминание висит так близко, но все же вне досягаемости. Зато на пустом месте рождается другая мысль. Ты можешь подтянуть череп хорька к своей шее и перепилить ее острыми зубами… Осмелишься ли ты положить конец своей нежизни? И будет ли это концом?
– А ты попробуй, – говорит хорек. – Хуже не будет.
Сколько дней промелькнуло на поверхности, пока ты собирался с мужеством? Даже для твоего замедленного восприятия твоя рука ползет невыносимо медленно. На мгновение тебя окатывает потоком ощущений, лиц и звуков, но ты отгоняешь их как галлюцинацию. Ты сейчас разгребаешь землю, и зубы хорька царапают твою кирасу над ключицей. Отбрасываешь землю. А теперь, твоя шея…
Тяжесть грунта на твоей груди уменьшается. Забитыми ушами слышишь трубный рев, побуждающий тебя вставать, вставать! Ты удивленно вздрагиваешь, как будто пробудившись ото сна, а твое восприятие вновь соскальзывает к нормальному ходу времени. Твою могилу раскапывают. На твои сухие щеки падает пыль.
Наконец твое долгое ожидание близится к концу!
Вокруг тебя раздавались глубокие, гулкие «крррак». Корни деревьев с твою руку толщиной хлопали, как птичьи крылья. Земля всей массой взлетела вверх, и у тебя закружилась голова, когда верх и низ принялись меняться местами. Ты поднимаешься из могилы, бряцая доспехами и скрипя суставами. Но почему ты ничего не видишь? Сейчас темно, или ты ослеп?
Крепко зажатый в твоем кулаке череп хорька пробормотал:
– У тебя земля в глазницах.
А, конечно же!
Когда магические энергии опускают тебя на ложе из мягкой травы, ты поднимаешь свободную руку. Пальцами в перчатке соскребаешь пыль с высохших глазных яблок. Смотришь вверх и видишь облачное небо, безлистый дуб и… Лича!
Ужас заставляет тебя отпрянуть. Лич, волшебник-скелет, поддерживаемый некромантским колдовством, самый злой и могущественный из нежити! А у тебя нет ни меча, ни какого-либо оружия вообще. Как же ты уничтожишь такого монстра?
Пока ты лежишь, замерев от ужаса, лич делает пассы иссохшими руками. Волшебные слова эхом отражаются в твоей голове, ты их слышишь, как если бы лич произносил их вслух. Его мантии, некогда роскошные, а ныне истертые и сгнившие, висят как старые занавески. На каждый пасс они отзываются шорохом – единственные настоящие звуки, издаваемые личем. Если не считать – что там тарахтит?
Находишь источник звука. Он доносится из небольшой резной коробочки, примотанной к костлявому предплечью лича. Ты содрогаешься про себя, увидев филактерий, красноречивый знак пакт лича с темными силами. Эта простая коробочка, где лажет несколько полосок пергамента с рунами, поддерживает нежизнь волшебника. Может, стоит попытаться сорвать ее?
– Не дури, – говорит хорек. – Сперва разберись, что происходит.
Неживой волшебник завершает свое заклинание, затем произносит в твоем сознании: «Твоя воля – моя. Делай, что я тебе скажу». Похоже, он совершенно не замечает того, что говорит череп хорька. Как ты и думал, хорек, должно быть, это твое воображение, говорящее само с собой и неслышимое для остальных.
Но лич, похоже, не замечает и того, что ты не в его власти. Хоть ты и нежить, ты не поддался злой хватке нежизни. Ты все еще рвешься сразиться с личем.
Даже сейчас ты мог бы броситься на него в атаку. Но столь необдуманная атака, да еще без оружия, будет означать твое моментальное уничтожение.
– Пусть лучше маг думает, что контролирует тебя, – шепчет хорек. – Может он скажет что-нибудь, что поможет убить его.
Этих слов лич также не слышит.
– Ты находишься на кладбище города Уотердип, – говорит он. – Кладбище, называемом Городом мертвых. Сейчас зимнее солнцестояние в год Принца.
Как долго ты лежал под землей? Ты ничего не помнишь.
– Меня зовут Абракса, – продолжает лич. – Я подняла тебя, дабы ты служил мне. Не так давно я попыталась добыть магическое оружие, известное как Посох Уотердипа. Но мое прикосновение запустило защитные чары. Посох распался на двенадцать составляющих его компонентов, которые разлетелись по городу, вернувшись туда, где каждый из них создавался. Они приняли свою первоначальную форму, и я не могу их обнаружить.
Вместе с кое-кем еще я занята сооружением, назовем это артефактом, под городом, – в том, как лич произносит слово «артефакт» слышится сардоническая нотка. И почему такое простое слово звучит столь зловеще? – Пока я занята, поручаю тебе обыскать город и найти столько частей посоха, сколько сможешь.
Вопросы теснятся у тебя в голове, но, как и в могиле, ты не можешь их озвучить из-за набившейся в глотку земли. Пытаешься сформулировать их мысленно: «Какой артефакт? Почему выбран я? Почему…»
– Тихо, – говорит лич, обрывая твои мысли. – Довольствуйся тем, что я сама захочу тебе сказать. Мой коллега Хауррант также ищет посох, но, как и я, не может покинуть артефакт.
Его неживые агенты ищут части, как будешь искать ты. К несчастью, Хауррант может выделить на это больше силы, чем я, так что его агенты превосходят тебя числом и силой. Я не доверяю Хаурранту, и ты не должен доверять его агентам. Более того, если обстоятельства позволят, забери найденные ими части посоха.
Я считаю, что Хауррант уже раздобыл несколько частей, так что ты не сможешь найти их все. Но чем больше ты найдешь, тем лучше послужишь мне.
Недоумение в твоей голове пересиливает ненависть. Ты просто обязан спросить:
– Но как нежить может ходить по улицам живых?
Лича твой вопрос как будто позабавил:
– А ты посмотри вокруг!
Ты смотришь. Голые деревья и кусты, мраморные склепы, широкие дорожки, мощенные кирпичом – ты понимаешь, что узнаешь Город мертвых.
– Но что это за газ? – облака испарений клубятся как живые, даже проникая сквозь стены склепов.
– Эффлувий, – отвечает лич Абракса. – Магический газ, ныне захлестнувший город, погрузив всех живых в полный кошмаров сон. Пока они спят, наши легионы обчистят их дома, вынеся любые волшебные предметы. Эти предметы дают энергию нашему сооружению, глубоко внизу.
– Но… – ты никогда не слышал о подобной магии, и твой разум забуксовал. – Если вы можете это сделать, чего еще вы можете желать? Что может дать ваш артефакт такого, чего не может это могущественное колдовство?
– Жизнь! Жизнь и смерть! Неживые в тысяче миль в округе, возможно, в десяти тысячах, идут к Уотердипу, чтобы присоединиться к нам. Мы предлагаем величайшую награду и величайшую месть живым. Одним ударом мы обретем подлинную жизнь и в тот же миг мы уничтожим этот город!
Впервые в словах лича прозвучала страсть. Пораженный, ты понимаешь, что этот монстр довольно безумен. И тем не менее ты без всяких вопросов веришь, что он говорит правду.
Лич продолжает:
– Но Посох Уотердипа обладает силой разрушить наш план. Служи мне хорошо, принеси мне части посоха, и ты тоже сможешь вернуться к жизни. Или у тебя есть более заветное желание?
Как будто в ответ на этот вопрос твоя грудь еще сильнее горит от необходимости вдохнуть, твои глаза царапают глазницы, и ты чувствуешь во рту хруст могильной земли. Да, жизнь, ощущения, пульс крови в твоих венах, вкус яблок, корицы и имбиря, запах тумана и роз! Жизнь превыше всего или, если не жизнь, тогда окончательный покой и отдых от стремления к ней.
Но какова бы ни была награда, ты не можешь участвовать в планах лича. Для тебя, паладина, обратиться ко злу – пытка еще худшая и наибольшая из возможных, чем нежизнь. Ты должен сражаться с этим монстром, чем только можешь – если не оружием, то зубами и ногтями. Собираешься для прыжка.
Но хорек возражает:
– Нет, нет, нет! Эта тварь отправляет тебя на поиски того самого, что разрушит все ее планы. Подыграй ей. Ты ведь не самоубийца?
Абракса вынимает из своих мантий несколько необычных предметов. Сам вид ее отвратительной, похожей на скелет внешности, и неестественных дрожащих движений вынуждает тебя бороться с самим собой, с твоей собственной природой. Должен ли ты сражаться со злом при первой же встрече, или позволить ему продолжать свои злодеяния, пока ты не сможешь нанести более мощную атаку?
Наконец ты мысленно произносишь:
– Я буду искать посох. У меня нет ничего, что помогло бы мне в поисках, и нет никакого оружия, чтобы сражаться за находки. Но я клянусь преследовать мою миссию до конца, или умереть окончательной смертью, пытаясь ее выполнить.